ЛЮБОВЬ ВСЕПОБЕЖДАЮЩАЯ (3)

 СЛОВО

 произнесенное на всенощной под праздник святителя Николая, 18 декабря 1973 г., в храме его имени, что в Кузнецах (Москва)

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Мы празднуем сегодня день смерти святителя Николая Чудотворца. Какое это странное совмещение слов: праздник о смерти... Обычно, когда кого-нибудь застигнет смерть, мы тоскуем и плачем об этом; а когда умрет святой — мы об этом ликуем. Как же это возможно?

Возможно это только потому, что когда умирает грешник, у остающихся тяжело лежит на сердце чувство, что настало время разлуки, хотя бы временной. Как бы ни была крепка наша вера, как бы надежда нас ни окрыляла, как бы мы ни были уверены в том, что Бог любви никогда окончательно не отделит друг от друга тех, которые любят друг друга хоть несовершенной, земной любовью — все-таки остается грусть и тоска о том, что мы не увидим в течение долгих лет лица, выражения глаз, светящихся на нас лаской, не прикоснемся к дорогому человеку благоговейной рукой, не услышим его голоса, доводящего до нашего сердца его ласку и любовь...

Но наше отношение к святому не совсем таково. Даже те, кто был современником святых, уже при их жизни успели осознать, что, живя полнотой небесной жизни, святой не отделился от земли при жизни, и что когда он телом почиет, он все равно останется в этой тайне Церкви, соединяющей живых и усопших в едино тело, в един дух, в едину тайну вечной, Божественной, победившей все жизни. Умирая, святые могли сказать, как Павел говорил: я подвигом добрым подвизался, веру сохранил; теперь готовится мне награда вечная, теперь я делаюсь сам жертвоприношением...

И вот это сознание — не головное, а сознание сердца, живое чувство сердца о том, что святой не может от нас отлучиться (так же как от нас не отлучается ставший для нас невидимым Христос воскресший, так же как не отсутствует невидимый нам Бог), вот это сознание позволяет нам радоваться в день, когда, как говорили древние христиане, человек родился в вечную жизнь. Он не умер — а родился, вошел в вечность, во весь простор, во всю полноту жизни. Он — в ожидании новой победы жизни, которой мы все чаем: воскресения мертвых в последний день, когда уже все преграды разделения падут, и когда мы возликуем не только о победе вечности, но о том, что Бог и временное вернул к жизни — но во славе, новой сияющей славе.

Один из древних отцов Церкви, святой Ириней Лионский говорит: слава Божия — это человек, до конца ставший Человеком... Святые являются такой славой для Бога; глядя на них, мы изумляемся тому, что Бог может совершить над человеком.

И вот, мы радуемся в день смерти того, кто на земле был небесным человеком, а войдя в вечность, стал для нас предстателем и молитвенником, не отлучившись от нас, оставаясь не только таким же близким, становясь еще более близким, потому что мы делаемся близкими друг другу по мере того, как делаемся близкими, родными, своими Живому Богу, Богу любви. Радость наша сегодня так глубока! Господь на земле пожал, словно зрелый колос, святителя Николая. Теперь он торжествует с Богом, на небесах; и как он любил землю и людей, умел жалеть, сострадать, умел окружить всех и встретить каждого изумительной ласковой, вдумчивой заботой, так и теперь он молится о нас всех, заботливо, вдумчиво.

Когда читаешь его жизнь, поражаешься, что он не только о духовном заботился; он заботился о каждой человеческой нужде, о самых скромных человеческих нуждах. Он умел радоваться с радующимися, он умел плакать с плачущими, он умел утешить и поддержать тех, кому нужно было утешение и поддержка. И вот почему народ, мирликийская паства его так полюбила, и почему весь христианский народ так его чтит: ничего нет слишком ничтожного, на что он не обратил бы внимание своей творческой любви. Нет ничего на земле, что казалось бы недостойно его молитв и недостойно его трудов: и болезнь, и беднота, и обездоленность, и опозоренность, и страх, и грех, и радость, и надежда, и любовь — все нашло живой отклик в его глубоком человеческом сердце. И он нам оставил образ человека, который является сиянием Божией красоты, он нам в себе оставил как бы живую, действующую икону подлинного человека.

Но оставил он нам ее не только для того, чтобы мы ликовали, восхищались, изумлялись; он нам оставил свой образ для того, чтобы мы от него научились, как жить, какой любовью любить, как забывать себя и помнить бесстрашно, жертвенно, радостно всякую нужду другого человека.

Он нам оставил образ и того, как умирать, как созреть, как встать перед Богом в последний час, отдав Ему душу радостно, словно возвращаясь в отчий дом. Когда я был юношей, мой отец мне раз сказал: научись в течение твоей жизни так ожидать смерть, как юноша трепетно ожидает прихода своей невесты... Вот так ждал и святитель Николай часа смертного, когда раскроются смертные врата, когда падут все узы, когда вспорхнет душа его на свободу, когда ему дано будет лицезреть Того Бога, Которому он поклонялся верой и любовью. Так и нам дано ждать — ждать творчески, не ждать оцепенело, в страхе смерти, а ждать с радостью того времени, той встречи с Богом, которая нас сроднит не только с Живым Богом нашим, со Христом, ставшим человеком, но и с каждым человеком, потому что только в Боге мы делаемся едины...

Отцы Церкви нас призывают жить страхом смертным. Из столетия в столетие мы эти слова слышим, и из столетия в столетие мы их превратно понимаем. Сколько людей живет страхом того, что вот-вот наступит смерть, и за смертью — суд, а за судом — что? Неизвестно. Ад? Прощение?.. Но не об этом страхе смертном говорили отцы. Отцы говорили о том, что если бы мы помнили, что через мгновение можем умереть, как бы мы спешили делать все добро, которое мы еще можем успеть сделать! Если бы мы думали постоянно, трепетно о том, что стоящий рядом с нами человек, которому мы сейчас можем сделать доброе или злое, может умереть — как бы мы спешили о нем позаботиться! Не было бы тогда никакой нужды, ни большой, ни малой, которая превосходила бы нашу способность жизнь посвятить человеку, который вот-вот умрет.

Я уже сказал нечто о своем отце; простите — я скажу еще одно личное. Моя мать три года умирала; она это знала, потому что я это сказал ей. И когда смерть вошла в нашу жизнь, она жизнь преобразила тем, что каждое мгновение, каждое слово, каждое действие — потому что оно могло быть последним — должно было быть совершенным выражением всей любви, всей ласки, всего благоговения, которые между нами были. И вот три года не было мелочи и не было крупных вещей, а было только торжество трепетной, благоговейной любви, где все сливалось в великое, потому что и в одном слове можно заключить всю любовь, и в одном движении можно выразить всю любовь; и это должно быть так.

Святые это понимали не только по отношению к одному человеку, кого они любили особенно ласково и на протяжении каких-то малых лет, на которые у них хватало духа. Святые умели так жить в течение целой жизни, изо дня в день, из часа в час, по отношению к каждому человеку, потому что в каждом они видели образ Божий, живую икону, но — Боже! — порой такую оскверненную, икону такую изуродованную, которую они созерцали с особенной болью и с особенной любовью, как мы созерцали бы икону, затоптанную в грязь перед нашими глазами. А каждый из нас грехом своим затаптывает в грязь образ Божий в себе.

Подумайте над этим. Подумайте над тем, как славна, как дивна может быть смерть, если только мы проживем жизнь, как святые. Они — подобные нам люди, отличающиеся от нас только смелостью и горением духа. Если бы мы подобно им жили! И как богата могла бы быть для нас память смертная, если вместо того, чтобы называться, на нашем языке, страхом перед смертью, она была бы постоянным напоминанием, что каждое мгновение есть и может стать дверью в вечную жизнь. Каждое мгновение, исполненное всей любовью, всем смирением, всем восторгом и крепостью души, может распахнуть время к вечности и нашу землю сделать уже местом, где явлен рай, местом, где живет Бог, местом, где мы едины в любви, местом, где все дурное, мертвое, темное, грязное побеждено, преображено, стало светом, стало чистотой, стало Божественным.

Дай нам Господь вдуматься в эти образы святых, и не друг друга, даже не себя спрашивать о том, что же делать, а обратиться прямо к ним, к этим святым, из которых некоторые были поначалу разбойниками, грешниками, людьми страшными для других, но которые сумели величием души воспринять Бога и вырасти в меру возраста Христова. Станем их спрашивать... Что с тобой случилось, отче Николае? Что ты сделал, как ты раскрылся силе Божественной любви и благодати?.. И он нам ответит; он своей жизнью и своей молитвой сделает для нас возможным то, что нам кажется невозможным, потому что сила Божия в немощи совершается, и все нам доступно, все нам возможно в укрепляющем нас Господе Иисусе Христе.

Аминь.

О ПРИЗВАНИИ ХРИСТИАНИНА

Слово, произнесенное на литургии в день памяти святителя Николая 19 декабря 1973 г”, в храме его имени, что в Кузнецах (Москва)

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Поздравляю вас с праздником! Когда мы празднуем день такого святого, как Николай Чудотворец, которого не только русское сердце, но вселенское Православие восприняло как один из самых совершенных образов священства, делается особенно трепетно и служить Божественную литургию и предстоять ей; потому что прежде чем он стал сотаинником апостолов, святитель Николай был подлинным, истинным мирянином. Сам Господь открыл, что именно его надо было поставить священником — за чистоту его жизни, за подвиг его любви, за его любовь к богослужению и храму, за чистоту его веры, за его кротость и смирение.

Все это было в нем не словом, а было плотью. В тропаре ему мы поем, что он был правило веры, образ кротости, учитель воздержания; все это его пастве явилось самим делом, сиянием его жизни, а не только словесной проповедью. И таким он был еще мирянином. И таким подвигом, такой любовью, такой чистотой, такой кротостью он стяжал себе высшее призвание Церкви — быть поставленным архиереем, епископом своего града; быть перед глазами верующего народа (который сам является телом Христовым, местом пребывания Святого Духа, божественным уделом), среди православного народа стоять, как живая икона; чтобы можно было, взирая на него, в его глазах видеть свет Христовой любви, в его действиях видеть, воочию пережить Христово божественное милосердие.

Мы все призваны следовать одним путем. Нет двух путей для человека: есть путь святости; другой путь — путь отречения от своего христианского призвания. Не все достигают той высоты, которая нам явлена во святых; но все мы призваны быть настолько чистыми своим сердцем, своим помышлением, своей жизнью, своей плотью, чтобы мы могли быть как бы воплощенным присутствием в мире, из столетия в столетие, из тысячелетия в тысячелетие, Самого Христа.

Мы призваны быть так совершенно, так полно отданными Богу, чтобы каждый из нас стал как бы храмом, где живет и действует — и в нас и через нас — Святой Дух.

Мы призваны быть дочерьми и сынами нашего Небесного Отца; но не иносказательно только, не потому только, что Он с нами обращается, как отец обращается с детьми. Во Христе и силой Святого Духа мы призваны подлинностать Его детьми, подобными Христу, приобщившись Его сыновству, получив Духа сыновства, Духа Божия, так, чтобы наша жизнь была сокрыта со Христом в Боге.

Этого мы не можем достигнуть без труда. Отцы Церкви нам говорят: пролей кровь и получишь Дух... Мы не можем просить Бога о том, чтобы Он вселился в нас, когда сами мы не трудимся над тем, чтобы приготовить Ему святой, очищенный, богопосвященный храм. Мы не можем Его звать в глубину нашего греха вновь и вновь, если не имеем твердого, пламенного намерения, если мы не готовы, когда Он к нам снизойдет, когда Он нас взыщет, как заблудшую овцу, и захочет понести обратно в отчий дом, быть взятыми и унесенными навсегда в Его Божественных объятиях.

Быть христианином — это быть подвижником; быть христианином — это бороться за то, чтобы преодолеть в себе все, что является смертью, грехом, неправдой, нечистотой; одним словом — преодолеть, победить все то, из-за чего Христос был распят, убит на Кресте. Грех человеческий Его убил — мой, и ваш, и наш общий; и если мы не избываем и не изживаем греха, то мы приобщаемся либо тем, которые небрежением, холодностью, безразличием, легкомыслием отдали Христа на распятие, либо тем, которые злобно Его хотели уничтожить, стереть с лица земли, потому что Его облик, Его проповедь, Его личность были их осуждением.

Быть христианином — это быть подвижником; и однако самим нам спастись невозможно. Наше призвание настолько высоко, настолько велико, что человек своими силами не может осуществить его. Я уже говорил, что мы призваны быть как бы привитыми к человечеству Христа, как веточка прививается к животворному дереву — с тем, чтобы жизнь Христова била ключом в нас, чтобы мы были Его телом, чтобы мы были Его присутствием, чтобы наше слово было Его словом, наша любовь — Его любовью, и наше действие — Его действием.

Я сказал, что мы должны стать храмом Святого Духа, но больше чем вещественным храмом. Вещественный храм содержит в себе присутствие Божие, но не пронизывается им; а человек призван так соединиться с Богом, как, по слову святого Максима Исповедника, огонь пронизывает, проникает железо, делается с ним одно, и можно (говорит Максим) резать огнем и жечь железом, потому что больше нельзя различить — где горение и где горючее, где человек и где Бог.

Этого мы не можем достичь. Мы не можем стать сынами и дочерьми Божиими только потому, что мы сами этого хотим или об этом просим и молим; мы должны быть приняты Отцом, усыновлены, должны стать, по любви Божией ко Христу, тем, чем Христос является для Отца: сынами, дочерьми. Как же нам этого достичь? Ответ на это нам дает Евангелие. Петр спрашивает: Кто же может спастись? — И Христос отвечает: Невозможное человеку возможно Богу...

Подвигом мы можем открыть свое сердце; охранить от нечистоты свой ум и душу; мы можем направить свои действия так, чтобы они были достойны нашего призвания и нашего Бога; мы можем плоть нашу сохранить чистой для приобщения Тела и Крови Христовых; мы можем открыться Богу и сказать: Прииди, и вселися в ны... И мы можем знать, что если мы искренним сердцем этого просим, этого хотим, то Бог, Который хочет нам спасения больше, чем мы умеем сами себе его хотеть, нам его даст. Он же Сам в Евангелии нам говорит: Если вы, будучи злыми, умеете добрые подарки давать своим детям, насколько больше Отец ваш Небесный даст Духа Святого просящим у Него...

Поэтому будем всей силой нашей человеческой немощи, всем горением нашего тусклого духа, всей надеждой нашего сердца, тоскующего по полноте, всей нашей верой, которая вопиет к Богу: Господи, верую, — однако помоги моему неверию!, всем голодом, всей жаждой нашей души и тела будем просить Бога о том, чтобы Он пришел. Но вместе с тем, всеми силами нашей души, всеми силами нашего тела будем приготовлять Ему храм, достойный Его прихода: очищенный, посвященный Ему, охраненный от всякой неправды, злобы и нечистоты. И тогда — придет Господь; и совершит, как Он обещал нам, с Отцом и Духом, Тайную вечерю в наших сердцах, в нашей жизни, в нашем храме, в нашем обществе, и воцарится Господь во век, Бог наш в род и род.

Аминь!

СТОЯНИЕ ХРИСТИАНСКОЕ

Слово, произнесенное после акафиста священномученику Макарию митрополиту Киевскому 20 декабря 1973 г. во Владимирском соборе в Киеве

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Я радуюсь тому, что через тридцать лет после того, как я принял в постриге имя святого Антония Печорского, мне дано молиться в граде, освященном его жизнью, подвигом, святостью и учениками. Радуюсь и тому, что мне дано было тут с вами помолиться; благодарю вас и благодарю Бога.

Когда мы стояли и молились во время акафиста перед мощами святителя Макария, мне так ясно представилось, что не случайно акафистное пение называется "неседален": во время этого пения мы стоим, будто натянутая струна, к которой может прикоснуться Божественная рука — и она под этой рукой запоет, принесет Богу хвалу, каждый по-своему, каждый из своего сердца, каждый издаст тот звук, ту мелодию, которую он может принести Богу.

Мы Богу молимся коленопреклонно, молимся, поклоняясь Ему земно, в момент, когда трепет нас охватывает о Его Божественном присутствии, или когда вдруг пронзит нас живое чувство нашей греховности, не достоинства нашего. Тогда мы падаем ниц, тогда мы касаемся земли, потому что чувствуем, что мы — ничто, мы только пыль и пепел.

Но бывают моменты, когда Господь как бы державным словом, творческим и животворящим, велит нам встать перед Его лицом. В древности, за много столетий до Христа, Иов стоял перед Богом и из глубины изболевшегося сердца ставил Ему вопрос о правде земной жизни и о правде Божией. Не мог он примириться с тем, чтo он пережил, чтo он видел вокруг себя; он требовал от Бога ответа. И в какое-то мгновение Господь ему повелел: Встань передо Мной, препояшься и отвечай... И в это мгновение Иов предстал перед Богом, как на суде. Он Бога вызывал на суд: Ты ответь мне, объясни, оправдайся!.. — И Бог, без слова оправдания, раскрыл перед Иовом судьбы и пути Свои. И когда Иов лицезрел эти Божий таинственные пути, он только мог поклониться в благоговении перед Богом. Это был суд, суд над ним, но суд спасительный; он предстал перед всем величием Божиим, он лицезрел неописуемую Божию красоту, и он принял все, все без остатка.

Так и мы — стоим вместе со святыми перед Богом, и их присутствие, их жизнь, их смерть ставят перед нами вопрос. Мы плачемся о нашей жизни, мы вопрошаем Бога: а правы ли Твои пути, Господи? за что? почему? зачем? почему так страшно жить, почему так много скорби? почему умирают любимые? почему столько пролито крови?.. А святые стоят перед Тем же Богом, и иногда, вот в такие моменты, как сегодня, мы можем оторваться от своего тоскливого крика и взглянуть на них. И мы видим, что они стоят, пройдя не только то, что мы переживаем, но пройдя путь иногда бесконечно более страшный. И стоят они во всей красе людей, которые последовали за Христом и в предсмертный ужас Гефсиманского сада, и на Голгофу, на верную смерть, и в страшную богооставленность, которую Спаситель выразил, воскликнув: Боже Мой, Боже Мой, зачем Ты Меня оставил?.. Святые прошли все и, как нам говорит Священное Писание и в Ветхом Завете, и в книге Откровения, воскликнули Богу уже на земле, из глубины скорби, из самой гущи своих страданий: Прав Ты, Господи, во всех путях Твоих!..

Святые — это те, которые премудрость Божию оправдали еще на земле. Когда они еще были жертвами, они не осудили Бога, не приписали Ему безумия, как часто люди делают, а познали Его бесконечную премудрость и сказали, вслед за Исаией повторяя слова Божии: Мои пути — не ваши пути, Мои мысли — не ваши мысли; как мысли Мои — выше мыслей ваших, так и пути Мои выше путей ваших...

И вот мы стоим, вместе со святителем Макарием, с сонмом русских святых, с тысячами православных святых. Неужели мы не научимся от них стоять перед Богом уже на земле и оправдать Его во всех путях Его? Ты прав, Господи! Ты прошел перед нами весь крестный путь, Ты имеешь право не только призывать нас за Собой, но влечь нас за Собой, потому что все мы, которые Тебя любим, ради этой любви готовы пойти любым путем, куда бы Ты ни пошел, чтобы с Тобой не разлучиться...

Господь действительно нас зовет: вот еще место Священного Писания, где Бог взывает к человеку. В шестой главе пророчества Исаии Господь, видя скорбь земную, обращает взор вокруг Себя и взывает: Кого Мне послать?.. И пророк встает и говорит: меня, Господи...

И к нам всем, к каждому из нас обращены эти слова. Мир полон мрака, неведения, боли; и Господь к нам обращается: кого Мне послать в этот мир возвещать утешение, возвещать Божию любовь, возвещать Божию победу во Христе и Духе Святом над всем тем, что разоряет человеческую жизнь, что губит радость, что убивает вечные души?.. Каждому из нас говорит Господь: Я посылаю тебя — если только ты станешь во весь рост перед Моим лицом и скажешь: вот я, Господи, пошли меня... Или как Божия Матерь ответила: вот Я перед Тобой, Раба Твоя; да будет Мне по воле Твоей...

В течение христианской истории не только тысячами, — миллионами и зрелые мужи, и хрупкие женщины, и дети шли на подвиг, шли, чтобы принести в мир капельку Божественной любви, быть свидетелями того, что Бог среди нас, не только невидимо, не только Духом Своим, а среди нас — присутствием каждого христианина, присутствием христианской общины.

Кто-то из отцов пустыни сказал: Кто видел брата своего, тот видел Бога своего... Да! Каждый из нас — живая икона Божия, образ Христа Спасителя. Но — Боже! — порой какой изуродованный! Как страшно изуродованный!.. Но разве это основание, чтобы нам не признать икону? Если перед нами была бы икона затоптанная, оскверненная — как благоговейно мы ее окружили бы лаской; она была бы перед нами, как мученица; она была бы перед нами, как распятый Христос. И когда мы видим человека, пусть изуродованного жизнью, мукой, скорбью, соблазном, разбитого, нам надо помнить: это икона, и я послан, чтобы ее уберечь, охранить, очистить, чтобы эта икона снова воссияла всей славой красоты, чтобы люди, глядя на нее, могли сказать: я видел Бога...

Есть в девятой главе Евангелия от Иоанна рассказ о том, как Христос, исцелив слепорожденного, его спрашивает: Веруешь ли в Сына Божия? Исцеленный задает вопрос: Кто Он? Где мне Его найти?.. И Спаситель ему отвечает словами, которые нам кажутся такими простыми, но которые, наверное, так глубоко потрясли душу бывшего слепца. Христос говорит: Ты Его видишь, Он перед тобой... Эти слова "ты Его видишь" для нас такие простые: мы все зрячи; но этот человек, до того как чудом открылись его очи, не видел ничего никогда, он был опутан тьмой. И первое, что он увидел, это лик Христа, лик Бога, ставшего человеком, он увидел глядевшие на него глаза Божьего милосердия, ласку Божию, кротко, милосердно, сострадательно изливающуюся на него.

Каждый из нас мог бы быть таким ликом. Я помню женщину на Западе, которая встречала одну из больших подвижниц прошлого века. Когда ее спрашивали: как ты ее опишешь? — она отвечала: я не видела черты ее лица, я только увидела ее глаза, потому что это были глаза, видевшие Бога; в них сияло нечто не земное, небесное...

И вот каждый из нас призван так углубиться в общение с Богом — молитвой, таинствами, верностью Евангельским заповедям, чистотою сердца и ума, охранением тела, слова, чувств, всего в себе — чтобы все, кто бы ни встретил нас, глядели на нас и задумывались: что я видел сегодня такого, что еще никогда не встречалось на моем пути? Я видел взор небывалый; я видел черты, в которых сияла неземная любовь; я слышал голос, который звучал, как правда небесная; я встретил свидетеля Живого Бога...

Вот почему когда Господь нам говорит: Встань! — мы должны встать, как на суд, как Иов стал, с тем чтобы очиститься, отбросив от себя все недостойное Бога и недостойное нашего святого христианского призвания. Мы должны вглядеться в тех святых, которые предстоят перед Ним именно так, очистившиеся и пронизанные, сияющие вечной жизнью и благодатью. Мы должны ждать мгновения, когда и нам скажет Господь: Иди! — и тогда надо идти. Не к любимым, не к счастью, не к радости, а туда, где Бога нет, туда, где радости нет, туда, где света нет, где правды нет; туда, куда, может быть, Богу до сих пор не было доступа, и куда Он войдет нами, с нами, потому что мы — дети Живого Бога, живые члены Христова Тела, местопребывание Святого Духа.

Аминь.

СВИДЕТЕЛЬСТВО О ПРАВОСЛАВИИ

Слово, произнесенное после литургии в праздник иконы Божией Матери Нечаянная Радость", 21 декабря 1973 г., Флоровский монастырь (Киев) (После приветствий)

Я благодарю от сердца Матушку Игумению, и клир, и вас всех, молящихся этого храма, за добрый, ласковый привет. Я приехал к вам издали; как сказал отец Борис, служивший в моей епархии три года, я служу в Западной и Северной Европе. Это охватывает восемь больших стран. Поэтому приходится очень много ездить, и очень много видеть. В первую очередь приходится видеть — с любовью, а порой с большой скорбью — наше русское рассеяние, людей, которые покинули нашу родину свыше пятидесяти лет тому назад. Многие жили. надеждой когда-либо вернуться в родные места, увидеть родные поля, леса и небо, помолиться у родных святынь, пожить в родных краях. Но за истекшие годы многих пожала смерть; многие медленно склонялись к земле и отдавали дух Господу, вспоминая Родину, родных по крови, знаемых им и незнаемых людей, вознося последнюю свою молитву о Земле Русской и о русском народе. Мы на чужбине не забыли Россию; поминайте и вы нас в своих молитвах. Каждому выпал свой крест; а крест разлуки с Родиной, с родными святынями, с Церковью своей, да и просто с родными — очень тяжек, когда знаешь, что приходит время смерти, и что это положит предел всякой надежде встретиться на земле.

Но русское рассеяние на Западе и во всем мире не оказалось бесплодным. Нас сеял Господь, как сеятель сеет зерно; и теперь по всей земле, везде есть русские люди, принесшие свидетельство любви к своей Родине и к святому родному Православию. И теперь во всей Европе не только десятки, но сотни людей, ничего с нами общего не имеющих ни кровью, ни родством, ни языком, ни культурой, через нас встретили Христа и Православие. Сейчас везде среди молодежи большое, пламенное искание правды, истины, пути; ищут, как умеют, и некоторые находят все это в Православной Церкви, среди русских людей. За последние годы около двухсот человек англичан, молодежи и взрослых, соединились с Православной Церковью. Я недавно спрашивал одного из них, зрелого, умного, образованного мужчину, который всю жизнь не знал Бога: почему, каким образом он, англичанин, не знающий нашего языка, в каком-то смысле, по-человечески говоря, чужой среди нас, решил креститься в русском православном храме в Лондоне? И он мне дал ответ, который меня глубоко взволновал; я вам его передаю. Он мне сказал, что пришел в храм из одного любопытства, послушать русское церковное пение и посмотреть на богослужение, которого он раньше никогда не видал, И постояв, он почувствовал, что этот храм не пуст, что храм полон какого-то непостижимого, до тех пор неведомого ему Присутствия. Он стал ходить, и каждый раз окунался в сознание, что в этом храме живет Божественная сила.

Но он долго не присоединялся к вере, потому что он ставил себе вопрос: и что же от этого? Пусть в этом храме Бог; какая разница людям от этого?.. И он стал присматриваться к людям в храме, подобным всем нам: не лучшим, не худшим, к старым русским людям, к молодым англичанам, к людям средних лет, родившимся уже за границей, но еще соединенным памятью с Россией, к людям, забывшим свои русские корни, но сохранившим родное Православие. И он мне сказал: вглядевшись в эту молящуюся живую толпу, я увидел, что Бог, наполняющий этот храм, не бездейственен. Я увидел, как из года в год эти люди меняются, что-то с ними случается, в них горит дух все ярче и ярче, в них разверзаются новые глубины, что-то с ними совершается силой Божией,— потому что этого нельзя достичь своими силами или человеческим ухищрением... И теперь,— завершил он,— я хочу, чтобы и надо мной Бог совершил то же чудо, и со мной тоже что-то сделал, чтобы я стал новым человеком...

Таких людей сейчас сотни и сотни. И Православие, которое было рассеяно по лицу земли в предельном убожестве, в голоде, в холоде, в нищете, без храмов, без икон, без чего бы то ни было, что составляет привычное нам, родное русское благочестие,— Православие в этом убожестве явило людям то, чего они раньше не замечали. Люди знали о Боге, люди ходили в прекрасные, величественные храмы, участвовали в торжественных богослужениях. Но когда вдруг они оказывались во грехе, когда вдруг они чувствовали, что они обездолены, они не находили путь в эти храмы: они были слишком прекрасны для многих.

Пришло русское рассеяние: люди потеряли все,— и Родину, и родных, и, часто, надежду, порой даже уважение к себе; потеряли все, на что по-человечески можно опереться. Эти люди начали собираться и создавать места для молитвы; но какие места! Из старого гаража делали церковь, из подвального помещения, из чьей-нибудь убогой комнаты, строили из любого гнилого материала лачугу, лишь бы можно было молиться. Приносили, что могли: кто — икону, а кто — остатки материи, из которых можно было сшить облачение. В приходе, где я впервые нашел Бога, священники совершали каждый день полный монашеский круг богослужения, а ели они только то, что им оставляли прихожане в корзине у двери, потому что денег не было покупать пищу.

И это увидели наши западные братья, у которых было благополучие, у которых было все для того, чтобы жить верой — кроме самой веры! И они открыли Бога по-новому. Они открыли Бога, Который по любви к человеку Сам стал человеком, Который не постыдился быть одним из нас, назывался человеческим именем Иисус, Который по любви к нам, будучи по природе Державным Вседержителем Богом, стал беззащитным среди людей. Они открыли Бога, Который Себя отдал на поругание; Бога, Который не искал чести среди людей именитых, богатых, святых, а шел к нищим, к бедным, шел к убогим, шел к грешным, к людям отверженным... И вдруг люди почувствовали — мы первые, и вокруг нас и через нас столь многие,— что наш Бог нас не стыдится, и поэтому и мы можем не испытывать стыда перед Ним даже в падении нашем, потому что Он нам не судья, а Спаситель, Отец, Брат, Родной... И через это началась новая жизнь. Новый образ Христа, новый образ Бога встал перед нами, и Он нас взыскал в самой глубине, порой, отчаяния и падения.

И вот об этом Христе, об этом Боге, Который так возлюбил мир, мы свидетельствуем на Западе; и о Божией Матери. Сегодня мы празднуем день иконы "Нечаянная Радость". Когда вспоминаешь рассказ о том, как эта икона стала чтимой, видишь, какой это дивный и, вместе с тем, страшный праздник. Грешный человек по имени Никита привык молиться Божией Матери; и вот как-то, стоя на молитве, он увидел, что Божия Матерь ему показывает Младенца Христа, изъязвленного ранами распятия, с пробитыми гвоздями руками и ногами, с раненым боком, с окровавленным лбом, и ему говорит: Смотри, что ты сделал над Моим Сыном... И он понял, что каждый раз, когда мы грешим, мы делаемся участниками страстей Христовых, сами наносим эти страдания, становимся в ряды тех, кто Христа предал, кто Его засудил, кто Его распинал, или тех, кто по малодушию и страху не заступился даже словом за Него. Он понял, что каждый грешник ответственен за страсти Христовы,— и он исправился.

Перед нами стоит та же икона, и нам тоже говорит Владычица Богородица, Пречистая Матерь Дева, — каждому из нас, кто грешит в каждое мгновение нашей жизни: смотри, что ты делаешь Сыну Моему, что ты с Ним сделал, вглядись в эти руки, в эти ноги, в это тело измученное...

Мы прибегаем с такой верой к Божией Матери. Почему, как можем мы к Ней прийти и сказать: "Владычица, заступись за меня, грешника", когда Она нам указывает на Своего Сына и говорит: "Ты Его убил, ты Его убила"?.. Потому что мы верим в Ее бесконечную любовь; потому что мы верим, что любовью Она едина со Христом, Который молился за Своих распинателей и говорил: Прости им, Отче, они не знают, что творят!.. Мы верим, что Она, Сына Которой мы отдаем на поругание, на мучение, на смерть — Она заступится за нас. И каждый раз, когда мы молимся Ей и просим Ее заступиться, мы как бы Ей говорим: "Мать, я виновен — в предательстве, в ужасе гефсиманской ночи, в смерти на кресте,— во всем я виноват, виновата; но если Ты заступишься — никто не откажет мне в прощении". Потому что если Мать просит простить, то никто не имеет права отказать в помиловании.

И вот так заступается Богородица.

Но недостаточно молиться. Никита, когда это понял, изменил свою жизнь, стал другим человеком. Неужели мы душой умилимся, поймем — и снова подойдем к Божией Матери и снова будем говорить: "Я виновен!.. я виновна.. Прости! Заступись!" ? Так нельзя! Если кто-нибудь из наших родных, близких, или просто чужой человек был бы убит за нас — разве мы могли бы это забыть? Если бы мы были виновны в чьей-нибудь смерти и встретились лицом к лицу с его матерью — разве мы могли бы просто сказать: "Прости!" ? Мы должны были бы так жить, чтобы оправдать это прощение, и оправдать и осмыслить эту смерть.

Вот о чем говорит нам сегодняшний праздник иконы Божией Матери: о Ее безграничной любви и готовности заступиться за нас, хотя мы и ответственны за крестную смерть Ее Сына. Поэтому будем Ей молиться, будем молиться перед Господом нашим, но будем также всеми силами души, всеми силами жизни нашей стараться жить так, чтобы Она улыбнулась и сказала: Слава Богу! Не напрасно умер Сын Мой!..

Аминь.

О БОЖЕСТВЕННОЙ ЛИТУРГИИ

Слово, произнесенное на литургии в воскресенье 23 декабря 1973 года в храме святого Иоанна Предтечи, что в Ивановском (Москва)

Во имя Отца и Сына и Святого Духа.

Один из западных подвижников, после долгой святой священнической жизни, как-то раз после совершения литургии в ужасе воскликнул: Если бы я знал, в какой славе и на каком страшном месте стоит священник, я никогда бы не решился таковым стать... Есть также рассказ из жития святого Пафнутия Боровского. После долгих лет одинокой жизни он раз был призван служить литургию в монастыре, потому что не оказалось священника. Он совершил Божественную литургию и, выходя из храма, обратился к братиям: Если и в крайней нужде будете, не просите больше меня служить: человек не может это пережить и остаться в живых... Таково восприятие Божественной литургии святыми.

Если бы только мы могли видеть, если бы только могли мы воспринять сердцем, духовным взором узреть, где мы находимся и что происходит! Ведь на том месте, где стоит священник, по праву может стоять только Христос,единственный Совершитель Божественной литургии, потому что Он является одновременно и Первосвященником Церкви и всея твари, и Жертвой, Которую Он же приносит в умилостивление Отца за спасение мира. Как страшно стоять там, где Бог, ставший человеком, стоит по праву, потому что Он есть Бог, и потому что как человек Он всего Себя без остатка, до крови, до смерти, до ужаса Богооставленности, до сошествия во ад отдал Богу, принес Себя в жертву.

Кто был вокруг Христа на Тайной вечери? Апостолы. А в Гефсиманском саду Христос остался один, потому что ни у кого из них не хватило человеческой крепости бодрстовать с Ним один-единственный час. И на Голгофе Христос был только с Матерью Своей и с апостолом Иоанн